Фики из треда

[jarenka]

Пособирала тут часть того, что настрочила в пандоротред. Скорее всего там есть ещё два-три неучтённых фичка, но я собирала их прямо из треда, и что-то могла тупо не признать за дело рук своих.
Император, делю для тебя фикло.

Что можно читать императору:

Гилберт/Ванесса, преканон, сестринская ревность

Гилберт отдаёт лакею пальто и приказывает отнести багаж в спальню. Ему немного противно от себя: он свыкся с ролью господина; с тем, что сидит за одним столом с Найтреями, которые бы прежде и не взглянули на него; с тем, что надо называть герцога, этого злого, равнодушного человека, отцом. Четыре с половиной года назад он считал, что будет играть с дворовыми мальчишками, пока его не посадят под замок; что этот мрачный замок не станет для него домом; что только ради Оза он не уйдёт от Найтреев (а ради Оза можно пожертвовать чем угодно). Теперь он возвращается на зимние каникулы из Латвиджа, как десятки других юных дворян; он рад, что удалось сбежать на три дня раньше Винсента; он рад, что справит рождество с Элиотом: когда Элиота отправят спать, он стащит кусок пирога, и они втроём заберутся на крышу, подальше от занудных взрослых.
Гилберт уже и сам «занудный взрослый» — ему об этом напоминает всегда напоминает Ванесса.
Она встречает его в гостиной, на ней чёрное домашнее платье и поверх него отцовский халат. На диване рядом с ней ворох тёмных подушек и плед, небрежно откинутый в сторону.
— С приездом, Гилберт.
Она встаёт, чтобы поздороваться с ним; на столике лежит её книга в строгом кожаном переплёте. Они пожимают друг другу руки; Гилберту ужасно неловко, потому что он хотел застать Элиота, а остальными и вовсе не встречаться до ужина, а теперь ему придётся из вежливости остаться с Ванессой, перекинуться с ней парой слов.
— Я рад тебя видеть.
— Садись, я прикажу принести чай.
Слова катятся, как сухая галька, такие же безжизненные и равнодушные. Это даже хуже светской болтовни, когда надо говорить о погоде, о дороге и об общих знакомых, даже если тебе смертельно скучно.
Ванесса возвращается, отдав распоряжения служанке. Она садится рядом с Гилбертом, прямая и мрачная. Она сейчас немного похожа на Снежную королеву из сказки.
— Что-то случилось, Ванесса? — мягко спрашивает Гилберт, кладёт свою ладонь поверх её, только стряхивает его руку.
— Это не твоё дело.
— Но ты злишься на меня.
Ванесса качает головой.
— Не злюсь. Точнее, не на тебя.
— Отец, — Гилберт даже не спрашивает. Братья и мать любят Ванессу, отец не любит никого. Ему ничего не стоит
обидеть дочь — просто потому, что он не думает о ней.
— Я слышала, как отец говорил, что скорее отдаст Ворона тебе, чем мне. По-моему, я заслуживаю этого больше.
Гилберт грустно кивает. Это неудивительно: отец хочет наследника, а родные сыновья не смогли заключить контракт.
— Да, ты заслуживаешь. И из меня точно вышел бы герцог хуже, чем из тебя.
Ванесса смотрит на него пристально, холодным и тяжёлым взглядом. Её лицо слишком близко, Гилберт может разглядеть серые прожилки в льдисто-голубых глазах.
— Как же вам повезло, что вы родились мужчинами! — зло говорит Ванесса и тянется к нему, прижимается губами к его губам; её волнистые тёмные волосы — точно такие же, как его собственные — скользят по его щеке. Гилберт приоткрывает губы навстречу ей и обнимает её за плечи.

Лео/фем!Оз/Элиот

Суматоха наконец улеглась. Лео успел сходить в прачечную, чтобы сдать форму — после беготни по парку и подземелью она была ужасно грязная, вся в пыли и паутине. Теперь он сидит на кровати Элиота, в ногах, читает книгу, и вид у него такой, словно ему на всё плевать, и это не он совсем недавно стрелял в человека. И, конечно, не он встретил недавно Розу Безариус, возникшую из ниоткуда через десять лет после смерти.
— Несносная девчонка! — Элиот хмурится. — Заявилась в школу! Устроила переполох! Да ещё и привела за собой этих типов в красных плащах!
— Разве она тебе не понравилась? — Лео смотрит на него поверх книги — во всяком случае, Элиоту кажется, что он смотрит. — Такая хорошенькая, да ещё и дочь герцога, и неглупая, кажется.
— Какая разница. Она мне не нравится.
— А кто тебе нравится? — лукавая улыбка. — Неужели юноши? Не влюблён ли ты случайно в Зарксиса Брейка? Или в меня?
Лео, конечно, насмешничает. Он всегда насмешничает, когда речь заходит об Элиоте и девушках. Он язвит, подсовывает Элиоту непристойные картинки, от которых тот гордо отворачивается, предлагает присмотреться к внушительным достоинствам Ады Безариус. А всё потому, что Элиоту уже шестнадцать, а он даже не смотрит на старшеклассниц, которые, по выражению Лео, так и складываются в штабеля к его ногам.
— Уж в тебя-то я точно не влюблён, — обиженно отвечает Элиот.
— Какое разочарование. Может, я мечтал выйти за тебя замуж.
Лео весело смеётся, а Элиот спихивает его с кровати ногой — пусть смеётся себе на полу, засранец.

На через три дня Элиоту приходит письмо от леди Безариус — точнее, от мелкой и раздражающей Розы Безариус, — в котором она многословно извиняется за причинённые неприятности и настойчиво предлагает ему свою дружбу. Надушенная бумага, аккуратный почерк и розовый конверт, запечатанный сургучом.
Элиот перечитывает письмо ещё раз, хмурится и не слышит, как сзади подходит Лео.
— Она пишет без ошибок, — отмечает он.
— И что?
— Образованность — это очень сексуально.
— Лео.
— Что, ты разве не согласен? Можно я напишу ей в ответ письмо о том, какая она славная?
— Даже не думай.
Он, конечно, не следит за тем, что делает Лео — может он всё же написал мисс Розе, с него станется, — а сам даже и не думает ответить — но перечитывает её письмо на всякий случай ещё три раза.

— Тут сплошные развалины, воры и бандиты. Девчонке тут делать нечего, — Элиот недовольно хмурится. — Мой брат полный идиот, если потащил тебя сюда.
Лео протягивает руку, чтобы помочь Розе спуститься, та вкладывает свою ладонь в его и нежно улыбается.
— Спасибо, Лео, ты такой заботливый. Даже удивительно, что слуга может быть воспитан лучше своего господина.
Элиот обжигает их обоих ледяным взглядом и тоже протягивает руку Розе.
— Пойдём в приют. Ещё не хватало, чтобы ты и дальше оставалась тут, на улице. Гилберт, какого чёрта ты ведёшь себя с юными леди так, будто они... все эти твои сомнительные приятели из Пандоры?! Как тебе вообще пришло в голову вести из сюда?! Куда делось всё твоё воспитание?!
— Кто бы говорил, — шепчет Роза на ухо Лео. — Но он всё равно такой хороший...
Лео с ней согласен, хотя немного ревнует.

Элиот/Лео, модерн!ау, порно, цитата из Шекспира

Лео определённо не влюбилась. Во всяком случае, не сейчас. Может, два года назад, когда они встретились в приюте (она тогда была Лиззи Беннет, а он мистером Дарси), но точно не сейчас.
Просто он стал красивым юношей, а она — похотливая девица, которая тайком смотрит гей-порно, потому что в обычном слишком мало красивых мужских задниц. У Элиота, кстати, отличная задница.
Лео видела его на старых фото, там он крепкий круглощёкий ребёнок, похожий на купидончика с картин Буше, потом — мальчишка в матросском костюме и белых гольфах, со сбитыми коленями, вечно встрёпанными волосами и ясными голубыми глазами. Таким он и был, когда они встретились, только сменил матросский костюм на рубашку и брюки, а теперь вырос, и половина старшеклассниц томно смотрит на него, когда он проходит мимо.
Лео тоже так смотрит. Элиот выходит из ванной комнаты в одних пижамных штанах, он только что принял душ, сменил линзы на очки и собирается почитать перед сном. Кожа на спине у него всё ещё немного влажная, а волосы у шеи намокли и потемнели. Тусклый свет торшера очерчивает его фигуру, стройную и гибкую, и Лео любуется тайком, из-под густой непослушной чёлки. Элиот не раз говорил ей, что кажется себе самому смешным в таком виде — убранные назад невидимками волосы, очки, пижама, — но это просто дурацкие комплексы, Лео всегда так ему говорит, а про себя думает, что Элиот не умеет выглядеть глупо и смешно.
Она перебирается к Элиоту на кровать, садится рядом с ним, почти что плечом к плечу — её собственная кровать завалена книгами, там заряжается ноутбук и лежат обёртки от конфет (подарок тайной поклонницы Элиота, который они разделили на двоих).
— Что это ты делаешь? — спрашивает она лениво.
Элиот отворачивает от неё экран планшета — значит, не читает. Или читает любовный роман, но с ним такого прежде не случалось.
— Смотришь видео с котиками.
— Откуда ты знаешь?! — его щёки заливает краска.
— Я знаю все твои маленькие секреты, — шепчет она ему на ухо. — Когда Саманта Аддамс пыталась тебя поцеловать, ты сбежал. Это было три дня назад, в беседке в саду. И ты отращиваешь волосы для ролевой игры, где ты будешь эльфом.
— Откуда?..
— Немного наблюдательности.
Лео щиплет его щёку, как Ванесса. Ещё немного, и с лица Элиота сойдёт эта полудетская округлость — он пошёл внешностью в мать, «Офелию» Милле, прекрасную прерафаэлитскую деву, тонкую и нежную, как увядающий весенний цветок. Хорошо, что в Элиоте нет её меланхолической грусти, только её красота. Лео смотрит ему в глаза, ярко-голубые и прозрачные, как морская вода у песчаного берега.
— А ещё ты ни разу не целовался.
— Какое тебе дело?!
— Это странно, — Лео не может отказать себе в удовольствии, она касается губами его уха, горячего от стыда. — Неужели тебе совсем не нравятся девушки?
От Элиота вкусно пахнет девчачьим шоколадным шампунем и почему-то мёдом, а ещё чистой кожей. Лео утыкается носом в его волосы, вдыхает этот запах. Они совсем близко, Лео кладёт руку на его плечо. Элиот горячий, он дышит часто и глубоко.
— Мне нравишься ты, — тихо говорит Элиот. Лео вздрагивает, отстраняется, не понимая даже, что он сказал. Лео привыкла к тому, что для парней она непонятное создание, вроде и девушка, но из тех, с кем никогда не будешь флиртовать, и признание Элиота для неё неожиданность.
Тут должна быть драматичная сцена, думает она, но Лео не любит драматичных сцен, она только улыбается, лукаво и загадочно.
— О, я вижу, что нравлюсь, — Лео кладёт ладонь на его пах. Под штанами чувствуется выпуклость.
— Не в том смысле!
— Ну да. А это у тебя, наверное, пистолет в кармане.
Она легко целует его плечо, а он прижимается к спинке кровати, смущённый и испуганный. Лео гладит его по бедру через тонкую ткань пижамных штанов, нога под её ладонью напряжена так, что можно пересчитать все мускулы.
— Ты нравишься мне, я нравлюсь тебе. Почему бы нам обоим не... обрести опыт? Я тоже даже не целовалась ни разу.
— А разве для этого...
— Нет, жениться не обязательно, — Лео фыркает. Ей сложно удержаться от насмешек даже теперь, когда её уже ведёт от возбуждения, и внизу живота словно тянет что-то. — Если ты хочешь сбежать и тайно обручиться, потому что твой отец не благословит наш брак, то я против, так и знай. Давай мы просто переспим друг с другом.
Элиот молча кивает и подаётся ей навстречу. Он не задумывается ни на секунду, и это к лучшему, потому что решимости природный цвет хиреет под налётом мысли бледной. Лео даже удивляется, что всё выходит так стройно и правильно, как и должно бы быть, только немного глупо, но это нестрашно.
Они целуются, неловко и страстно, и Лео забывает, как дышать, потом Элиот прижимает ее руку к своим губам — как рыцарь целовал руку прекрасной дамы, и губы у него сухие и тёплые. Лео не помнит, как её майка и шорты оказываются на полу и как потом туда же летят пижамные штаны Элиота, а сверху приземляются две пары очков — фальшивые и настоящие. Она покрывает поцелуями его плечи и шею, она чувствует под языком солоноватую кожу, такую же нежную на ощупь, как ей всегда представлялось, он неловко гладит её по спине, словно боится опустить руки ниже.
— Ну же, не будь таким стеснительным хоть сейчас, Элиот.
— Я попробую.
Лео сама помогает ему — как обычно, — тянет его ладонь к своей груди. Он легко трогает пальцами её сосок, сжимает осторожно, боясь причинить боль. Кто бы знал, что забияка Элиот так нежен и робок в постели? Лео, конечно, знала — догадывалась.
Презервативы она хранит в тумбочке, хотя у неё нет парня, на всякий случай — и случай наконец наступил. Лео раздвигает ноги, как это делают актрисы в порно, ей даже не страшно, хотя раньше она думала, что испугается, но Элиоту она доверяет как себе — или даже намного больше.
От возбуждения уже туманится голова, и Лео помнит всё обрывками. Она помнит, как подавалась Элиоту навстречу, как беспорядочно целовала его и царапала его спину — наверное, останутся красные полосы, — а он нежно гладил её тело, а потом они целовались в губы, и было что-то ещё, но Лео не помнит-не помнит-не помнит, только знает, что ей было хорошо.
Потом они лежат на кровати вдвоём, уставшие и взмокшие, лениво обнимают друг друга. Лео словно выныривает из полусна, откидывает с лица волосы, чтобы не мешались. Ей хочется смотреть на Элиота, хочется видеть свою руку на его плече, хочет поймать его взгляд.
— Нам надо было сделать это раньше, — шепчет она, гладя Элиота по щеке.
— Не стоило, — строго отвечает он. — Надо было ещё подождать.
— До свадьбы, — Лео смеётся. — Бедняжка Элли, ты так хотел сохранить целомудренность. Да ладно, нам же было хорошо.
Лео ничего не ожидала от первого раза, никакого откровения, но теперь ей кажется, что откровение произошло, и ангел Метатрон — наверное, манерный Алан Рикман в пиджаке и толстовке — передаёт им Божье благословение. Лео сама не знает в чём дело, уж точно не в потере девственности — смятые простыни и пара пятен крови, — а в чём-то, что она сама не смогла уловить и вряд ли когда-нибудь сможет.

Что императору читать ни в коем случае нельзя:

потому что даже каты спойлерят

Гил/Лейси

От неё остались только два портрета и рассказы Джека. А ещё — что-то эфемерное в самом воздухе, в каждом уголке особняка.
Вот её старое платье в сундуке. Вот пианино, за которым Освальд играл, когда она пела — его уже давно не открывали, только горничная каждый день сметает пыль. Вот её любимые шахматы с грубо вырезанными фигурками из камня, дымчато-белыми и чёрными. Вот книги, в которых пометки на полях её рукой.
У подросшей Алисы её глаза и нежный овал лица.
Но Алиса — не Лейси.
Гилберт в этом точно уверен, будто знает Лейси сам, будто слышал её лёгкую поступь и слышал её смех.
Иногда ему кажется, что она ещё здесь. Она сидит в своей башне, разглядывая из окна верхушки деревьев напротив, где между веток примостилось птичье гнездо. Или бежит по саду, подняв рукой подол платья так, что видны ноги в шёлковых чулках. Или она бродит по дому, тихо шуршат её юбки и постукивают каблуки.
И Джек танцует с ней, пока Освальд играет весёлый вальс.
Или Гилберт танцует с ней, а она смеётся и показывает Джеку язык. Гилберту ужасно стыдно перед «любимым дядюшкой», но краснеет он не только от смущения — потому что её ладонь лежит на его плече, а его ладонь на её спине, чуть ниже глубокого выреза платья.
Иногда он почти успевает поймать её ускользающий призрак, сжать её тонкую белую руку, но та вдруг растворяется, как туман, и Гилберт снова один — в доме, где всё напоминает о Лейси.
Иногда, в подвале, он прикасается к Вратам, гладит потемневшее дерево — словно Лейси может вернуться оттуда. Словно он может по-настоящему её узнать.

Лео/Лотти, односторонний Лео/Элиот

Вода стекает по коже, смывая усталость и пот. Лео ушел гулять с утра — он часто теперь гуляет, у него нет сил оставаться в доме — и вернулся лишь под вечер, когда налившийся оранжевым диск солнца почти погрузился в реку. Одежду, грязную и измятую, он бросает на пол — Винсент её уберёт, как старательно убирает раскрытые книги и разбросанные вещи — и уходит в ванную, оставив открытой дверь спальни.
Вода горячая, и кожа уже успела порозоветь, но Лео не спешит уйти, не спешит даже взять в руки губку — он словно выпал из реальности, и всё исчезло, кроме дробно стучащих по полу струй. Он едва слышит, как за спиной хлопает дверь. По ногам проносится сквозняк, Лео зябко поджимает ступни, выныривая из полудрёмы. Реальность возвращается со звуками шагов, чужим дыханием — чужим присутствием. Лео закрывает воду; он слышит, как за спиной что-то шуршит — с таким звуком соскальзывает на под одежда, и шаги снова звучат, и на его плечи ложатся руки, тонкие женские руки с яркими ногтями. Лео знает, кто это, но не помнит толком, как её зовут. У неё крашеные в розовый волосы и вульгарная одежда, Лео когда-то прострелил ей ладонь; она носит красные туфли, под цвет лака, и чулки в крупную сетку, как у уличных девиц — проклятая наблюдательность, Лео прекрасно помнит об этом, хотя последний раз они встречались тогда, когда она хотела его убить. Теперь они одна семья.
— Вы грустите, господин Глен, — шепчет она ему на ухо. — Я могу вас утешить.
Она прижимается к его спине всем телом, трётся, как кошка. Она включает воду, и теперь они стоят под душем вдвоём, и струи снова льются, хлопают по полу и по их телам. Она горячо дышит ему в шею.
— Неужели вы не хотите меня видеть, господин Глен?
Лео почему-то не может сказать «не хочу». Он поворачивается к ней, выхватывает краем глаза копну розовых волос, и имя само всплывает в памяти — Шарлотта, милая Шарлотта, которая всегда стеснялась господина Глена, которая носила розовое платье и любила вышивать. Раньше она смотрела на него снизу вверх, теперь они одного роста, она заглядывает ему в глаза с пугливым недоверием, как будто не верит, что он — это он. Не верит, что господин Глен вернулся.
— Сколько вам лет? — спрашивает она, взяв в руки губку.
— Шестнадцать.
— Хорошо... Я думала, меньше. Вы уже совсем взрослый.
На Шарлотте одна сорочка, уже вымокшая до нитки, под прозрачной тканью проступают тёмные соски. Лео старается не смотреть на её грудь — и не смотреть в лицо, перед собой он видит шею с мелкими брызгами воды, в которой липнут влажные потемневшие волосы. Он старается смотреть куда угодно — только не на Лотти, а она моет его, как ребёнка. Как слуга — господина.
Элиот почти никогда не пускал его в ванну, и одевался он сам, без чужой помощи, а Лео бесстыже разглядывал его, спрятавшись за очками и длинной чёлкой. Без одежды Элиот похож на старинную статую, кожа у него белая, как гипс, Лео часто в шутку называет его белоснежкой — и никогда не говорит о том, что жадно смотрит, как Элиот стягивает рубашку и брюки.
Лео хватает одной мысли об этом, чтобы возбудиться.
Шарлотта хихикает над ухом.
— Шестнадцатилетним юношам нужно так мало.
Она, наверное, думает, что Лео возбудился из-за неё — из-за её мягкой груди, из-за её ловких рук, скользящих по его спине, из-за её пухлых, чуть приоткрытых губ. Он бы и сам так подумал, не будь он последнее время честен сам с собой.
Лео стоит молча и прямо, когда Шарлотта опускается перед ним на колени. Она обхватывает губами его член, дразнит языком, без труда заглатывает почти до конца — как будто у неё есть в этом опыт. Возможно, есть. Лео плевать. Он машинально подаётся навстречу, а она ласкает его член губами и языком, скользит по всему стволу, сжимая кольцо ярких губ — это чертовски приятно, а голова затуманивается от возбуждения, и он уже почти ничего не чувствует.
Лео теперь словно разделился на двух человек. Один позволяет Шарлотте удовлетворить себя, второй смотрит на это со стороны — с брезгливым недоумением. Лео далёк от того, чтобы хранить верность мёртвому возлюбленному, с которым он даже не целовался, но он почти не знает Шарлотту и совсем не хочет её, а то, что они сейчас вместе — просто дурацкое стечение обстоятельств. Лео думает, что лучше бы воспользовался правой рукой, представляя, как Элиот отдрачивает ему.
Наконец он кончает, и она выплевывает его сперму на пол, вытирает лицо рукой. Лео не чувствует ничего, кроме облегчения.
— Спасибо, Шарлотта, — говорит он. Слова звучат глупо и неправильно, но сейчас всё глупо и неправильно — всё хочется вычеркнуть из жизни.
Он сморит прямо в лицо Шарлотте. Её тушь растеклась, побежала чёрными струйками по щекам, как будто она плакала, и Лео вытирает её щёки рукой.
— Я вам даже не нравлюсь, господин Глен, — она усмехается, зло и недовольно.
— Не нравишься, — легко соглашается Лео.
— А кто тогда? Эхо? Она почти что ваша ровесница, очень милая девочка. Или, может, сестричка Оза?
Лео мотает головой.
— Никто. Ни одна женщина и ни один мужчина.
Они снова смотрят друг другу в глаза, и теперь это взгляд понимающий.
— Вы любили того белокурого юношу, — вдруг говорит она с неожиданной нежностью в голосе.
— Люблю, — поправляет Лео. Он не хочет говорить об Элиоте, тем более с ней, но почему-то вдруг добавляет: — Я никогда ему об этом не говорил.
— Это плохо — не успеть сказать. Я знаю.
— Я даже не пытался, — с горечью говорит Лео, и Шарлотта как будто его понимает.
Раньше он не знал, почему у него всё выходит так, почему жизнь под его руками рушится, как карточный домик. Теперь он знает, что Баскервили несут только горе и несчастье — даже тем, кого любят.

односторонний Винсент/фем!Гилберт

Они всегда входили в зал вместе. У Гил, его очаровательной Джиллиан, не было кавалеров, а он сам отказывал дамам, чтобы провести её по залу и станцевать первый вальс. Тогда она оттаивала немного и говорила:
— Ты меня просто спасаешь, Винсент.
Он улыбался ей. Тепло и искренне, хотя она, кажется, считала, что он только притворяется — что у него нет искренней улыбки даже для неё.
— Твои поклонники ужасные зануды, милая сестричка. Один каждый день шлёт по букету синих роз.
— Никогда не видела.
— Их выбрасывают, — Винсент сам приказал. — Они ведь тебе не нужны?
— Ни капли. А кто это?
— Граф Делавер. Хочешь, я вызову его на дуэль.
Гил хмурилась и всегда ему запрещала.
— Ты слишком метко стреляешь, Винсент. Ты его убьёшь.
Теперь она называла его Винсентом и даже не помнила те времена, когда он был для неё Винс.

Они тогда жили в Сабрие, прятались по старым домам, бродяжничали и иногда прислуживали богачам. Те считали Винсента забавной зверюшкой, а Джиллиан — милой девочкой. Когда они сажали её на колени, она ловко срезала у них кошельки и прятала в глубокий карман на платье. У Винсента так не получалось — его боялись, за ним следили.
Потом, с драгоценным кошельком, они бежали из богатого квартала, Гил держала его за руку. Она неслась впереди, босые пятки стучали по мостовой, ветхий шерстяной плащ за её спиной развевался, как у рыцарей на картинах, и Висенту казалось, что она его рыцарь, что она спасает его. Он мерзких мальчишек, которые дразнили его и кидали в него камнями, от гадких богачей — они рассматривали Винсента так, как рассматривают лошадь на рынке, — от этого мерзкого мира, которого Винсент почти не знал.
В своём доме они забирались вместе под потрёпанное одеяло, которое Гил стащила из гостиницы, и мечтали о том, что вырастут и разбогатеют. Им не надо будет воровать, не надо будет носить дырявую одежду и спать в старом доме, где из всей мебели осталось только продавленное кресло, а стекла в окнах все побиты и торчат в раме хищными зубьями.

Они выросли и разбогатели.
Только они теперь чужие, и Джиллиан — прекрасная Джиллиан в вечернем платье, с алыми шёлковыми розами в волосах — смотрит на него холодно и равнодушно.

Лео/Ада, мимимишный флафф и чёрная магия

На Аде дурацкое платье с шёлковыми чёрными розами. Оно заканчивается чуть выше колен, и, когда она садится, видно резинку чулок. Чулки тоже дурацкие, тёмно-красные, как подсохшая кровь, с вышитыми черепами и рогатыми чертенятами.
— Ты принёс книгу? — спрашивает Ада, поправляя кокетливую шляпку с чёрной вуалью. Лео кивает. Хорошо, что она не видит его лица; не видит, как он с трудом сдерживает улыбку — потому что она ужасно смешная ведьма. Ведьма, которая старательно подбирает туфельки к шляпе, как будто не может превратить в лягушку любого, кто недоволен её нарядом.
Лео достаёт из сумки тяжёлый потрёпанным том, из которого вываливаются чужие листы с заметками, хрупкие и пожелтевшие, с выцветшими чернилами. На них алхимические знаки и жуткие звери с тремя головами и змеиным хвостом.
— Мы с тобой приготовим оборотное зелье, — серьёзно произносит Ада. — Мне понадобится твой волос.
— Чтобы превратиться в меня? — Лео фыркает. — Учти, ко мне прилагается один ужасно вздорный сноб, которого тебе придётся успокаивать подзатыльниками.
— Не говори так про Элиота, — Ада хмурится и грозит ему пальцем, — он замечательный.
— Не спорю. Но я бы предпочёл сварить для него какое-нибудь успокоительное зелье. Не подливать же ему пустырник в чай.
Они оба тихо смеются, Ада открывает книгу на нужной странице, где старинные рукописные буквы складываются в рецепт зелья. У неё уже приготовлены травы и даже засушенный хвост мыши, которую Лео выловил в подвале. Вода в котле закипает. Ада улыбается.
Лео убеждает себя, что ходит к ней только из-за того, что она самая красивая старшеклассница. Что она здорово целуется и совсем не против, когда он прижимается к ней над котлом с зельем. Что она забавная и смешная со всей этой своей страстью к чёрной магии и средневековым пыткам.
Он старается не думать о том, что однажды она заглянула ему в лицо, откинув длинную чёлку — они забрались в чулан с одной свечой, пока дежурный обходил ночью школу, и со всех сторон их окружали пыльные коробки — и заглянула ему в глаза.
— А ты, оказывается, совсем не жуткий, - сказала она так же легко и весело, как Элиот. — И даже милый.