Рейтинг: PG
Пейринг: Эрик/Чарльз
Жанр: флафф
Предупреждения: школьная аушка, внезапные цитаты.
807 слов— Привет, Эрик, — произносит Чарльз, когда садится за соседнюю парту. Эрик кивает в ответ с независимым видом.
Эй, ты мне совсем не нравишься. Совсем-совсем.
Чарльз улыбается, между губами блестит металл скоб — Эрик чувствует его. А ещё он чувствует пряжку на ремне Чарльза, корпуса ручек в его пенале, дужки очков и металлические носки ботинок. И часы на руке, точно. Под ними белая кожа, покрытая веснушками и золотистыми волосками. Чарльз откидывается на спинку стула, задирает голову. Эрик всё ещё наблюдает за ним краем глаза, делая вид, будто читает учебник.
После звонка он честно перестаёт подглядывать за Чарльзом: ему нужно учиться, не то что некоторым (совершенно определённым некоторым), кому родители оплатят хоть Гарвард, хоть Кембридж, хоть чёрт-его-знает-что. И всё же математика не лезет в голову, а в словах «квадрат двучлена» слышится что-то глубоко непристойное.
После урока Эрик собирает свои вещи, выходит — и как-то так получается, что они с Чарльзом сталкиваются у двери. Застревают там на минуту, потом Чарльз дёргает Эрика за рукав, чтобы тот подвинулся.
— Чего творишь? — недовольно спрашивает Эрик.
Чарльз молча качает головой. Выражения лица у него самое загадочное.
На следующем уроке Эрику приходит записка:
«Встретимся после физкультуры в мужском туалете на втором этаже». Эрик нервно комкает её и засовывает в карман рюкзака, где у него валяются старые билеты, чеки и прочая мелочь, пока он не соберётся их выкинуть.
Эрик знает этот почерк и мучительно краснеет от мысли о том, что произойдёт.
Или ничего не произойдёт? Он просто хочет посмеяться над Эриком?
До чего же страшно...
После физкультуры Эрик переодевается мучительно медленно. Он аккуратно разглаживает футболку и спортивные штаны, складывает их в рюкзак, потом берёт со скамейки рубашку. Обычно он стесняется расхаживать перед другими парнями в одних трусах — собственное тело кажется Эрику слишком длинным и нескладным: сплошные кости, туго обтянутые кожей, — но сейчас он слишком взволнован, чтобы думать об этом. Наконец Эрик застёгивает последнюю пуговицу рубашки, закидывает сумку на плечо и выходит. Чарльза, конечно, в раздевалке уже нет — и Эрик всю физкультуру старался не смотреть на него: Эрику кажется, что любой взгляд может его выдать.
Дорога до мужского туалета — как дорога до эшафота. Как будто бы что все знают, зачем он туда пошёл: сейчас кто-нибудь подойдёт и скажет: «На свидание к Ксавье тащишься?». Эрик злится на себя: ему не надо стесняться, он может встречаться с кем угодно и когда угодно, хоть оргию устроить, и это нормально, он ведь всегда так говорил. Система табу вокруг естественных человеческих побуждений выдумана христианством, чтобы держать паству в узде, а позже подхвачена капитализмом, потому что из людей, запуганных смертными грехами, проще сделать рабов господствующего класса.
Подбадривая себя, Эрик наконец добирается до туалета. Чарльз уже ждёт его, и они вместе заходят внутрь.
— Боишься? — спрашивает его Чарльз с широкой улыбкой. Он ни капли не стесняется своих брекетов и того, что зубы у него до сих пор кривоватые.
Говорят, нет ничего сексуальнее ума.
Эрик считает: нет ничего сексуальнее самоуверенности. Там, где он сам «по капле выдавливает из себя раба», Чарльз плюёт на мнение окружающих, причём делает это с таким изяществом, что окружающие в восторге.
— Я тебе нравлюсь, — говорит Чарльз. Эрик чувствует, как движутся его зубы, как Чарльз проводит по скобам кончиком языка, очень осторожно, словно боится его поранить.
«Я от тебя тащусь», — хочется сказать Эрику, но он, естественно, молчит, потому что это глупо и по-детски, как будто им тринадцать, а не семнадцать. В семнадцать, если ты вдруг не можешь выразить любовь своими словами, лучше всего использовать цитату из какого-нибудь поэта. Желательно, авангардного. Эрик не знает таких, не Жана же Жене ему цитировать хорошему мальчику Чарльзу.
— Ты можешь процитировать мне Шекспира, — Чарльз лукаво смотрит на него. Кажется, Эрик сказал всё это вслух. — «Твои глаза на звёзды не похожи, нельзя уста кораллами назвать*»...
«Это не про Чарльза», — думает Эрик. Он сравнивает глаза Чарльза со звёздами, а его губы с кораллами, чувствуя себя банальным и по-мещански пошлым. Но что он может сказать сам? «Твои губы алые, как пожар революции?» Это, пожалуй, ещё пошлее.
— Молчи.
Чарльз притягивает его к себе и целует в губы. Эрик чувствует его язык на своих губах, приоткрывает рот. Он никогда прежде не целовался так, по-взрослому, ему кажется, что это немного противно, но только сперва. Эрик чувствует, как в его губам прикасается прохладный металл скоб, ему немного больно, но от этого ощущения только острее. Он не помнит, сколько они целуются.
На следующий день, во время математики, Эрик сам отправляет Чарльзу записку.
«Меж розой и тобой есть сходство или связь:
Ведь так же, как ее, тебя раскроет вечер.
От тяжести одежд освободивши плечи,
Останься у стены и стой, не шевелясь.
Помедли, мой язык, у бархатистой кромки.
И капелька росы, как шею — молоком,
Как звонким клекотом — гортанный клюв голубки,
Наполнит твой бутон с жемчужным лепестком».**
*Чарльз слегка перефразирует сонет Шекспира.
** А это всё же Жан Жене.